Рафаил. «Искусство жить здоровым».

Жизненные центры: желудочно–кишечный тракт, почки и мочеполовая система.

«Вариация» на тему более чем старого анекдота.

Не помню сейчас кто, но помню, что кто-то, цинично хихикая, рассказал мне анекдот двухсотлетней давности…

В 1812 году русская армия, разгромив войска Наполеона, победоносно вошла в Париж. Естественно, первым делом по прибытии, поручик Ржевский на ночь «снял» женщину. Хорошо «оттянувшись», наутро, пока мадам ещё спала, поручик тихо оделся и хотел смыться. Подойдя к двери, поручик был остановлен удивленным голосом мадам: «Ржевский! А как же деньги?». Поручик повернул голову на голос и произнес оскорблённым тоном: «Русские офицеры, за эти услуги, деньги не берут! Прощайте, мадам».

Эта история-анекдот мне не понравилась, но почему-то врезалась в память – русский дворянин «попользовался» француженкой и ушёл, с фальшивым видом, не заплатив – ничего смешного, а как-то мерзко – «за отчизну обидно».

Копаясь в этой «НИЗпитательной навозной куче», по выводу в «общаге» (т.е. в общеобразовательной школе) породы «травести», я заметил, что эта история-анекдот постоянно всплывает или, скорее, «вплывает» в мою голову; я почувствовал, что это как-то связано с этой темой, что мне «подсказывают…»; я вспомнил, что когда-то в офицерской среде существовал «суд чести»: за непорядочный поступок (типа этой истории) могли исключить из полка; а при невозможности оплатить карточный долг, офицеры стрелялись: «За отчизну я отдам всё – кроме чести» – было девизом.

Я покопался в «космическом интернете» и нашёл: оказывается, действительно, была история с поручиком Ржевским, только с точностью до «наоборот».

* * *

Француженку спрашивают:
«Что вам нравится больше всего в жизни?».

Недолго раздумывая, она сразу ответила:
«До «того» – рюмка коньяка, а после «того» – сигарета».

Дело было совсем не в Париже, а в окрестностях Ниццы, на морском курортном побережье. После вхождения в столицу Франции, фельдмаршал Кутузов разослал эскадроны гусар-летучих по разным районам страны для «зачистки» всей территории от остатков наполеоновской гвардии. Один эскадрон гусарский передвигался по приморской области, выискивая гвардейцев; но если их и находили, то только в кабаках, где они грустно спивались; так что работа у гусар была «не пыльная»: они часто присоединялись к гвардейцам и к их занятию, чокались за примирение и за то, что остались живы.

В этом эскадроне находился молодой поручик – граф Ржевский, по матери Офиногенов (старинного боярского рода): славился он, среди товарищей по оружию, своей удалью, храбростью и весельем; гувернёром у него, с детства, был француз, который обучал его по своей программе – «божественной пентатонике» (пентатоника – это музыкальная гамма, из пяти тонов): 1. Конь – верховая езда; 2. Фехтование; 3. Бокал шампанского; 4. Женщина; 5. Романс.

Ржевский был одарённым учеником и с удовольствием освоил эту программу: джигитировал в верховой езде; владел всеми видами «горячего», «холодного» оружия и рукопашным боем; был всегда душой компании, но знал меру, и его никто ни разу не видел пьяным; боготворил женщин, а они его; музицировал и пел, аккомпанируя себе на клавикорде; естественно, свободно владел французским.

* * *

«Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж…
Королева играла в башне замка Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил её паж».
Игорь Северянин.

Дело в том, что Северянин, на самом-то деле, пра-пра-правнук графа Ржевского-Офиногенова, по материнской линии, а «Северянин» – это его поэтический псевдоним. Как-то, копаясь в разных пыльных наследственных сундуках, он обнаружил дневник своего пра-пра-прадеда и там эту историю времён войны 1812 года. Естественно, как поэт, он что-то «подкорректировал», но суть, смысл в стихе передал точно: вместо баронессы – Королева; вместо поместья – замок; вместо глубочайшего почитателя женщин, графа Ржевского-Офиногенова – паж. Это называется – поэтическая правда.

«Это было у моря, где ажурная пена, где встречается редко городской экипаж», тихо и не спеша (битв никаких не предвиделось) проезжал эскадрон гусар летучих. Вдруг, из открытой на балкон двери второго этажа, сквозь красивую занавесь, гусары услышали звуки фортепиано… Ржевский сразу сделал «стойку» – играла женщина (в этом он никогда не ошибался): играла тонко, вдохновенно; и в этом он знал толк с детства. Он слегка пришпорил коня, догнал седовласого полковника, ехавшего впереди, и обратился к нему: «Ваше превосходительство! Разрешите мне отлучиться до утра?». Помня собственную молодость и удаль и зная дисциплинированность и верность сло́ва поручика, он показал рукой вперёд и сказал графу (они съезжали с горы): «Видишь вон ту опушку леса? Я там намереваюсь разбить бивуак на ночь. С первыми лучами солнца, не позднее чем через полчаса после звука трубы, ты должен быть в эскадроне. Понял?». – «Да, ваша честь». – «Хорошо, свободен».

Ржевский повернул коня и тихо подъехал к балкону, внимая звукам музыки. Когда пьеса закончилась, граф зааплодировал. На балкон вышла женщина, средних лет, но очень моложавая и хороша собой. Ржевский представился и объяснил, как он здесь оказался. «Баронесса Жоржетта», – в ответ представилась красавица. «Граф», – сказала баронесса, – «вы устали с дороги; через два часа у меня ужин, я приглашаю вас; вы меня порадовали своим восхищением моей игрой: в этой глуши не для кого играть и некому оценить; я пришлю слугу, он позаботится о вашем коне, покажет вашу комнату и организует ванну; через два часа я вас жду на ужин – за вами придут».

Естественно, что Ржевский не отказался. В ванной, к радости графа, слуга выдал ему новое нижнее бельё, объяснив, что барон (муж красавицы) пропал без вести в русской военной компании; слуга так же, пока граф мылся, мастерски вычистил его мундир.

Через два часа, Ржевский, отдохнувший, посвежевший, выбритый сидел с бокалом шампанского за столом, напротив баронессы и «заливался соловьём»: сыпал анекдотами, историями; расточал комплименты хозяйке, дому, поместью…

Они были примерно одного возраста – её очень молодой выдали замуж за барона. Сейчас она одинока и всё наследство, и все заботы (пожаловалась она) теперь перешли к ней.

Граф подошёл к клавикорду (так тогда называли фортепиано) и, аккомпанируя себе, запел старинную французскую песню, которую он пел в детстве на два голоса с гувернёром; баронесса хорошо знала её и быстро подстроила свой голос под его пение.

После ужина и пения, взволнованный граф хотел закурить трубку, но не решился при даме и положил её на камин.

«Было всё очень просто, было всё очень мило,
Королева просила перерезать гранат,
И дала половинку, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат».
Игорь Северянин.

Есть такое определение – «мой суженый» – вот в этот момент, после беседы, ужина и совместного пения, баронесса Жоржетта как-то одномоментно поняла – «вот он, мой суженый».

Что это означает? Дело в том, что материальный мир – это мир следствий: причинные действия происходят в тонком мире – там, наверху, уже всё произошло; теперь произошедшее в тонком мире должно материализоваться в мире физическом. Можно, конечно, взять и воспротивиться этому; люди, как правило, так и поступают, руководствуясь доводами рассудка – Для чего? Почему? А что будет потом? и т.д., – чувством страха – ну как это, вот сразу, взять и решиться?.. Но всегда, в таких случаях, становится плохо и нерешившемуся принять то, что ему суждено, и тем, кто участвует в этой жизненной ситуации – расстраивается Божий план: «поезд жизни сходит с рельс»; «машина проскакивает нужный поворот» – до сих пор ты приближался к цели, а проскочив поворот – удаляешься от неё, возможно, навсегда… Подобное, в поведении людей, я настолько часто вижу, что выработалось такое определение:

«Жизнь – это кладбище нереализованных возможностей».

Поэтому, дзен-буддизм рекомендует:

«Не прилагай усилий, а дай случиться».

Но в этом случае, граф и баронесса внимали не голосу рассудка, а звучанию момента судьбоносной встречи. Поэтому я предоставляю слово Игорю Северянину, как прямому потомку своего пра-пра-прадеда. Поэт, как провидец, разглядывая почерк деда в его дневнике, впитывая в себя словесное описание – увидел и прочувствовал, как все это было, тонкости и вибрации ситуации:

«А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До рассвета рабыней проспала госпожа…
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа».

Баронесса Жоржетта, сама, не зная о том, всю свою жизнь ждала такого «суженого», который материализовался, в результате её магического музыцирования, графом Ржевским-Офиногеновым; признала в нём Божественное Мужское Начало и открылась, и отдалась Ему – каждой клеточкой своего тела и всеми фибрами своей Души; она превратилась в Шакти – Женскую Ипостась Бога.

Напомню, что у графа был с детства мудрейший воспитатель – гувернёр-француз, который готовил его к Жизни, соответствующей его положению. Женщина и Музыка замыкали его воспитательную программу. Регулярные музыцирования юного графа с учителем-французом, на фортепиано в четыре руки и пение на два голоса, шли параллельно с практикой юноши в Искусстве Тантрической Любви. Опытный француз знал в женщинах толк; а в имениях Ржевских-Офиногеновых, мудрому и заботившемуся о будущем своего воспитанника гувернёру было не сложно подобрать среди крепостных как начинающих, так и опытных девок для «музыцирования» своему подопечному.

Есть нечто общее: в искусстве верховой езды, т.е. управлении и гармонизации своих действий с лошадью; в единоборстве с противником посредством «холодного» оружия или в рукопашном бое; в игре роли – «душа компании» и познания высших состояний через коньяк и шампанское (ведь «Истина в Вине»); в искусстве «Тантрической любви» и импровизации посредством пения или игры на музыкальном инструменте. Это, как в математике – дроби, приведенные к одному Знаменателю: «Знаменатель» – это Истинная Сущность данного человека, а «Числители» – неповторимые проявления в реальных ситуациях Его Жизни.

Наверняка, за десяток с лишним лет жизни с бароном, у Жоржеты были дети, но… женщиной она стала впервые только в эту ночь.

* * *

На эту тему, рекомендую познакомиться с работами Анатолия Некрасова. В частности, он утверждает, что Истинный Тантрический Союз – «М» и «Ж» – увеличивает энергетику Пары не в десятки, не в сотни, а в тысячи раз…; а одна «такая» пара может изменить энергетику небольшого города… Во всяком случае, погода реагирует на «это» очень чутко: до «того» – пасмурно, а после «того» – солнышко; или наоборот: было солнечно и вдруг, откуда-то, грозовые тучи. Видимо, Игорь Северянин не уронил уровня своего пра-пра-прадеда, когда написал: «А потом отдавалась, отдавалась грозово…»; эти изменения природы, ему, несомненно, были известны не понаслышке.

Будь я министром Образования, я бы выдал всего два «Аттестата Зрелости»: поручику Ржевскому и поэту Игорю Северянину, естественно, посмертно; на все остальные, выданные в ККЗ аттестаты, написал бы в Указе – «считать недействительными»; возможно, от этого бы пошли трещины по Кривым Зеркалам Королевства, и появилась бы маленькая надежда, что и Жизнь может начаться…

* * *

Эпилог нашей истории.

Поручик Ржевский проснулся с первым лучом солнца; стараясь не разбудить баронессу, тихо оделся; оглядел блаженно спящую красавицу и мысленно поблагодарил её за счастье этой ночи; взгляд его остановился на платке баронессы, лежащем на клавикорде: он взял его в руки – платок источал запах тончайших французских духов и энергетику Жоржетты; граф аккуратно свернул его и положил во внутренний карман мундира, рядом с сердцем; затем он подошел к бюро, взял перо и листок бумаги и написал:

«Я благодарю Бога за эту встречу. Она останется в памяти до конца дней моих. Я взял Ваш платок – он лежит рядом с моим сердцем и будет моим талисманом. Королева! Госпожа! Да будут благословенны Ваши дни!

Ваш паж… (и подпись)».

Баронесса проснулась не рано, позвонила: вошёл слуга и доложил, что граф ускакал догонять свой отряд ранним утром. Она прошлась по комнате и увидела на бюро листок бумаги с лежащим на нём пером: очень долго читала – вся внутренняя энергетика её преображалась – она чувствовала, что вновь поёт, на два голоса с графом и под его аккомпанемент на клавикорде, старинную французскую песню. Прогуливаясь под звуки внутренней музыки по комнате, она подошла к камину, увидела забытую графом его курительную трубку, поднесла её к своим губам, и вся ночная мистерия любви зазвучала, завибрировала внутри неё. Затем она прилегла и долго ещё лежала в постели в счастливой истоме воспоминаний… Потом встала, взяла шкатулку со своими драгоценностями и осторожно положила туда его трубку; подошла к балконной двери, отодвинула портьеру; ласковый морской ветер гладил её лицо и волосы…

«Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа».

«Это было у моря, где волна бирюзова, где ажурная пена и соната пажа».